Временами вождь. Как менялось отношение к Сталину после XX съезда

«Нельзя забывать, что Сталин боролся за дело социализма»

25 февраля 1956 года Никита Хрущев на XX съезде партии сделал свой исторический «секретный доклад», посвященный разоблачению «культа личности Сталина». Впервые, пусть и не безоговорочно и только посмертно, осуждалась деятельность вождя, безраздельно правившего Советским государством почти 30 лет. Чтобы не подорвать легитимность коммунистического правления в глазах народа, была изобретена формула «хороший Ленин, плохой Сталин», которая, пусть в парадоксально перевернутом виде, используется российскими властями и сегодня.

Впечатление, которое произвел хрущевский доклад среди партийно-советской номенклатуры, еще вчера обожествлявшей Сталина, замечательно передал Александр Галич двумя строками своей песни: «Оказался наш отец не отцом, а сукою…» Поскольку большинство членов Президиума ЦК КПСС во главе с самим Хрущевым, избранных после XX съезда, играли самую активную роль в сталинских репрессиях, к проблеме осуждения сталинских репрессий Никита Сергеевич подошел сугубо избирательно. Когда летом 1957 года против Хрущева выступила оппозиция в лице Маленкова, Кагановича, Молотова и примкнувшего к ним Шепилова, одним из главных обвинений против членов «антипартийной группы» было участие в политических репрессиях. А про роль в репрессиях самого Хрущева или, например, такого верного хрущевца как Микоян говорить было запрещено.

В сущности, формула «хороший Ленин, плохой Сталин» была позаимствована Хрущевым у Троцкого и его сторонников. Однако ни Троцкий, ни Бухарин, ни большинство деятелей других оппозиционных внутрипартийных группировок не были реабилитированы ни при Хрущеве, ни при Брежневе, а лишь на исходе горбачевской перестройки. Борьба 20-х годов с фракциями внутри партии на XX съезде по-прежнему признавалась одной из заслуг Сталина, равно как не ставились под сомнения результаты «сталинской триады» - коллективизации, индустриализации и культурной революции.

Анна Каретникова, одна из рядовых делегатов съезда, вспоминала:

«Все были в приподнятом настроении. Только после основного доклада, когда говорили про Сталина, настроение резко упало. Многие вставали и уходили. Уходили даже целыми делегациями. Делегация Мао Цзэдуна ушла прямо из Президиума. Это как ложка дегтя в бочку меда. Я человек простой. Мне кажется, что не надо было ворошить прошлое. За короткий срок, после войны, мы подняли Россию. И это произошло не без поддержки Сталина. Пусть он был человек жесткий, зато дисциплина была».

Это отражало позицию искренних сталинистов из народа.

Речь Хрущева о культе личности оставалась секретной вплоть до конца 80-х годов. Однако от присутствовавших на съезде представителей зарубежных компартий ее текст достаточно быстро попал на Запад и в том же году был опубликован. К тому же советских коммунистов ознакомили с текстом хрущевского доклада, поскольку он, по постановлению съезда, был разослан по партийным организациям. Обнародована же была 30 июня 1956 года в «Правде» только сильно смягченная версия доклада в виде постановления Президиума ЦК КПСС «О преодолении культа личности и его последствий». Там цитировалось ленинское завещание, где утверждалось: «Сталин слишком груб, и этот недостаток, вполне терпимый в среде и в общениях между нами, коммунистами, становится нетерпимым в должности генсека».

Дело представлялось так, что

«Сталин первый период после смерти Владимира Ильича считался с его критическими замечаниями. Однако в дальнейшем Сталин, непомерно переоценив свои заслуги, уверовал в собственную непогрешимость. Некоторые ограничения внутрипартийной и советской демократии, неизбежные в условиях ожесточенной борьбы с классовым врагом и его агентурой, а позднее в условиях войны против немецко-фашистских захватчиков, Сталин начал возводить в норму внутрипартийной и государственной жизни, грубо попирая ленинские принципы руководства».

Ошибочная же формула об обострении классовой борьбы по мере продвижения к социализму будто бы «послужила обоснованием грубейших нарушений социалистической законности и массовых репрессий».

Ни Хрущев в докладе, ни съездовское постановление не рискнули сказать, что целью репрессий было укрепление личной власти Сталина, а тезис «об обострении классовой борьбы» был придуман вождем исключительно с целью оправдания репрессий. Более того, утверждалось, что большую роль в развертывании репрессий сыграл оказавшийся во главе органов госбезопасности «агент международного империализма» Берия, хотя тот в действительности стал главой НКВД лишь на исходе и с целью прекращения Большого террора 1936-1938 годов, а имя Ежова, который и был главным проводником террора, даже не упоминалось.

В оправдание того, почему члены Политбюро, включая самого Хрущева, не выступили против Сталина, утверждалось, что

«Сталин повинен во многих беззакониях, которые совершались особенно в последний период его жизни. Однако нельзя вместе с тем забывать, что советские люди знали Сталина, как человека, который выступает всегда в защиту СССР от происков врагов, борется за дело социализма. Он применял порою в этой борьбе недостойные методы, нарушал ленинские принципы и нормы партийной жизни. В этом состояла трагедия Сталина. Но все это вместе с тем затрудняло и борьбу против совершавшихся тогда беззаконий, ибо успехи строительства социализма, укрепления СССР в обстановке культа личности приписывались Сталину».

О заслугах Сталина в постановлении говорилось лишь в цитате из статьи китайской «Женьминь Жибао» о XX съезде, где отмечалось, что перед КПСС «встала необходимость одновременно с признанием великих заслуг Сталина со всей остротой вскрыть сущность ошибок, допущенных Сталиным».

В партии начались «разброд и шатания»

Реакция коммунистов на доклад Хрущева указывала, что в партии начались «разброд и шатания». В отчетах местных партийных организаций в ЦК сообщалось, что люди стихийно снимают и уничтожают или оскверняют портреты, бюсты и памятники Сталина. Некоторые парторганизации принимали резолюции с требованием «объявить Сталина врагом народа и упразднить все, что носит имя Сталина», а также убрать тело Сталина из мавзолея. А коммунисты одного из районов Молотова (Перми) даже поставили вопрос об ответственности партийного руководства: «Почему молчали члены Политбюро и сами восхваляли Сталина? Неужели члены Политбюро трусы, а партия бессильна была поставить на место Сталина?»

Там же были поставлены другие вопросы: «Какие меры будут приняты к тем, кто планировал, как обычную работу, аресты честных членов партии и слепо осуществлял эти аресты? Являлись ли врагами народа Тухачевский, Якир, Ягода, Блюхер, Гамарник?» Но на том же собрании были, так сказать, и вопросы в защиту Сталина: «Правильно ли полностью отрицать прогрессивную роль Сталина в ходе гражданской и Отечественной войны?». Раздавались требования открыть дискуссию о культе личности Сталина и провести внеочередной партсъезд. Из Большого Кремлевского дворца перед началом XX съезда убрали статую Сталина, но другие памятники генералиссимусу еще стояли.

Однако сразу после доклада Хрущева начался процесс изгнания Сталина из произведений изобразительного искусства. Корней Чуковский уже 4 марта 1956 года отметил в дневнике: «Из Третьяковки вынесли все картины, где холуи художники изображали Сталина. Из Военной Академии им. Фрунзе было невозможно унести его бюст. Тогда его раздробили на части — и вынесли по кускам». И в тот же день Анна Ахматова, как передает Лидия Чуковская, заявила ей: «Сталин - самый великий палач, какого знала история. Чингиз-хан, Гитлер — мальчишки перед ним. Мы и раньше насчет него не имели иллюзий, не правда ли? а теперь получили документальное подтверждение наших догадок». Аналогичную мысль высказал и писатель Федор Абрамов: «Да, приоткрыты такие факты, которые бросают кровавый отсвет на всю сталинскую эпоху. Сталин рубил головы направо и налево. Он истребил лучший цвет русского народа, партии. Погибло 50 млн. человек... 30 лет кровавого беззакония, лжи и фальши».

Люди часто делали более широкие выводы, которые Хрущевым прямо не формулировались. Например, о том, что «Сталин был разоблачён как деспот и тиран, преследовавший всей своей жизнью и деятельностью только одну цель — прославление и возвеличивание своей личности».

В то же время, в Грузии в начале марта 1956 года, в связи с годовщиной смерти Сталина начались массовые демонстрации под лозунгами «Слава великому Сталину!», «Кровь за Сталина!» «С Лениным и Сталиным к победе коммунизма», «Сталина не забудем», которые переросли в массовые беспорядки. Выступавшие с трибуны заявляли, что «тому, кто решил запятнать светлую память Сталина, грузинский народ не простит», и противники Сталина «поплатятся кровью». Выдвигались требования запретить в парторганизациях чтение доклада о «культе личности», «снять со своих постов Микояна, Булганина и Хрущева». 50-летний сельский житель, член КПСС Н.И. Парастишвили взобрался на постамент монумента Сталину и, как сообщал КГБ, «выражался нецензурными словами. При этом он, отпив из бутылки вино, а затем разбив ее, сказал: «пусть также погибнут враги Сталина, как эта бутылка». Один из организаторов возложения венков к монументу Сталину, студент-заочник Грузинского политехнического института 23-летний З. Деврадиани в грубой форме потребовал от майора Советской армии встать в почетный караул, а когда тот отказался, студент попытался ударить его ножом. Деврадиани задержала милиция, но толпа в 300 человек отбила его. По просьбе местного партийного руководства на улицы Тбилиси и других грузинских городов были выведены войска с танками, подавившие выступления сталинистов. Было убито до 150 человек (официально признавалась гибель только 15 человек).

Интересно, что последние крупные массовые выступления в правление Хрущева, при которых пришлось применять оружие, произошли 7 ноября 1963 года в азербайджанском Сумгаите под лозунгами в поддержку Сталина. Как сообщал впоследствии прокурор Азербайджанской ССР С. Акперов, «в городе Сумгаите не впервые во время демонстрации проносили портрет Сталина. Такие случаи были в первомайские демонстрации 1962 и 1963 гг. и в октябрьские торжества в 1962 году», причем этому никто не препятствовал. Но в ноябре 1963 года милиция и дружинники получили указание отнимать портреты Сталина, что и спровоцировало беспорядки. Портрет Хрущева, висевший у трибуны, забросали камнями, как и портреты других членов Политбюро, и подняли над толпой большой портрет Сталина. Демонстранты вступили в схватку с милицией и дружинниками. Как писал прокурор, раздавались «призывы к свержению руководителя ЦК КПСС и Советского правительства». Толпу удалось разогнать только после прибытия милицейского подкрепления из Баку, причем милиции пришлось стрелять в воздух. 6 участников беспорядков были осуждены к различным срокам лишения свободы.

События в Сумгаите показали, что культ Сталина не удалось изжить у значительной части населения, особенно на Кавказе. А подавляющее большинство чиновников, вслед за Хрущевым, осуждали «культ личности» только по обязанности, сохраняя к нему симпатии как к «настоящему Хозяину», не чета «путанику» Никите Сергеевичу. Все это послужило побудительными мотивами к свертыванию критики Сталина после свержения Хрущева.

Первоначально Хрущев и партийное руководство главную опасность увидели в тех, кто требовал полного разоблачения сталинских преступлений и их соучастников (а к ним смело можно было отнести большинство членов тогдашнего Президиума ЦК во главе с Хрущевым). Так, на собрании парторганизации Теплотехнической лаборатории АН СССР, относившейся к оборонке, ряд молодых сотрудников заявили о том, что власть в стране была узурпирована «кучкой прохвостов», что партия пронизана духом рабства, приспособленчества и подхалимства, а «самой радикальной мерой изжития вредных явлений нашей жизни может быть вооружение народа». В ответ Президиум ЦК КПСС 5 апреля 1956 года принял постановление «О враждебных вылазках на собрании партийной организации Теплотехнической лаборатории Академии наук СССР по итогам ХХ съезда КПСС». Четверо сотрудников лаборатории были исключены из партии, а парторганизация лаборатории реорганизована.

Однако после разгрома «антипартийной группы» летом 1957 года Хрущев получил возможность возложить ответственность за необоснованные репрессии на Молотова, Кагановича, Маленкова и других опальных вождей. Он пошел по линии постепенного углубления критики Сталина, которая достигла апогея на XXII съезде партии в октябре 1961 года. На этот раз Хрущев и поддерживавшие его члены Президиума ЦК возложили ответственность на Сталина за убийство Кирова, за репрессии против советских военачальников – Тухачевского, Якира и других. Было удовлетворено требование противников Сталина о выносе тела генералиссимуса из мавзолея. Сталинград и другие населенные пункты, названные в честь Сталина, были переименованы. Были демонтированы все оставшиеся памятники Сталину, в том числе самый большой – 24-метровая статуя у входа в Волго-Донской судоходный канал (его убрали в марте 1962 года). Именно после XXII съезда Александр Солженицын рискнул отдать свою повесть «Один день Ивана Денисовича» в «Новый мир». Один из основных фильмов киносталинианы, «Ленин в Октябре» Михаила Ромма, был в 1956 году, после XX съезда, впервые перемонтирован таким образом, что были удалены сцены, где Сталин являлся главным действующим лицом. А в 1963 году, после XXII съезда, фильм был перемонтирован таким образом, что Сталин из него полностью исчез.

После Хрущева: от фигуры умолчания до формулы «Хороший Сталин, плохой Ленин»

После свержения Хрущева ситуация упростилась. Публичная критика Сталина практически прекратилась. Это стало огромным облегчением для номенклатуры, подавляющее большинство которой критиковало генералиссимуса, скрепя сердце. Ведь сами они сталинских репрессий счастливо избежали, а сталинский порядок на фоне бесконечных хрущевских экспериментов казался для этих людей почти что идеалом, особенно если из него изъять политические репрессии против начальников всех уровней. Были отдельные исключения в номенклатуре, но они не меняли общей тенденции. Например, помощник Хрущева Владимир Лебедев, добившийся, что его патрон прочитал и разрешил публиковать «Один день Ивана Денисовича» и другие антисталинские произведения, остался убежденным антисталинистом, что сказалось на его карьере в послехрущевское время. Будучи лауреатом Ленинской премии, он был не только изгнан из аппарата ЦК КПСС, но и понижен до совершенно незначительной должности редактора Политиздата. Выступая на его похоронах в января 1966 году, главный редактор «Нового мира» Александр Твардовский сказал: «Имя Лебедева принадлежит истории литературы. Всецело ему, вопреки многим невозможностям, предубеждению, прямому сопротивлению мрачных сил, принадлежит честь и заслуга «пробития» «Ивана Денисовича», заключительных глав «Далей», а затем «Тёркина на том свете»».

При Брежневе, Андропове и Черненко имя Сталина в публикациях старались употреблять по минимуму. Если требовалось сказать о чем-то положительном, с точки зрения власть имущих, происходившем в период сталинского правления, например, о стройках первых пятилеток, то в тех текстах, в которых до 1953 года употреблялось слово «Сталин», вместо него теперь фигурировало «партия», «большевики» или «ВКП(б)». Также была табуирована тема политических репрессий, притом не только в сталинский, но и в ленинский период. Не принято было упоминать, что видные партийные и государственные деятели, директора крупных предприятий, военачальники и другие представители номенклатуры были расстреляны в 1937-1938 годах. Хотя даты смерти порой ставили в тупик неискушенного читателя. Например, такие видные военачальники как маршал Михаил Тухачевский и командармы 1-го ранга Иероним Уборевич и Иона Якир, были расстреляны в один день. Вероятно, неискушенные студенты брежневских времен могли предположить, что все трое в один день отравились грибами в столовой Наркомата обороны.

Хрущев в своем докладе утверждал, что Сталин военные операции планировал по глобусу («надо сказать, что Сталин операции планировал по глобусу. (Оживление в зале.) Да, товарищи, возьмет глобус и показывает на нем линию фронта»), а также обвинял его в неготовности к войне, в незнании военного дела, в том, что он допустил внезапное нападение Гитлера в июне 1941 года, а также в том, что генералиссимус «непосредственно вмешивался в ход операций и отдавал приказы, которые нередко не учитывали реальной обстановки на данном участке фронта и которые не могли не вести к колоссальным потерям человеческих жизней». Общий же вывод Хрущева сводился к тому, что «единовластие Сталина привело к особо тяжким последствиям в ходе Великой Отечественной войны».

Никита Сергеевич никаких заслуг Сталина в победе в войне не видел или, по крайней мере, предпочитал о них не говорить. Он признавал что «в прошлом Сталин имел большие заслуги перед партией, рабочим классом и перед международным рабочим движением», но относил эти заслуги исключительно к периоду до начала массовых политических репрессий после убийства Кирова. И репрессии Хрущев все же склонен был считать скорее ошибкой, а не преступлением Сталина, поскольку Иосиф Виссарионович будто бы считал, что «так нужно делать в интересах партии, трудящихся, в интересах защиты завоеваний революции. В этом истинная трагедия!»

Единственный исторический период, при описании которого в официальной историографии послехрущевской эпохи имя Сталина называть разрешалось, был период Великой Отечественной войны. Но ничего не говорилось о секретных протоколах к пакту Молотова – Риббентропа и к советско-германскому договору о дружбе и границе (о существовании этого договора вообще не принято было упоминать, как и о сталинской экспансионистской политике в союзе с Гитлером). При Брежневе и его преемниках об ошибках Сталина в войну старались не говорить, но подчеркивали, что его авторитет сыграл положительную роль в достижении победы, хотя главным архитектором победы называлась партия большевиков.

Парадокс заключался в том, что если Хрущев отказывался признавать за Сталиным какие-либо заслуги в Великой Отечественной войне, но зато признавал за ним заслуги в 20-е-30-е годы XX века, до начала массовых репрессий, то его преемники, напротив, по отношению к роли Сталина в 20-30-е годы, равно как и в послевоенный период, применяли фигуру умолчания, но, наоборот, признавали определенные организаторские и дипломатические заслуги генералиссимуса в достижении победы в Великой Отечественной войне, хотя основной упор все равно делался на роль партии в достижении Победы.

В короткий период горбачевской перестройки и гласности стало возможно более объективное, чем прежде, рассмотрение роли Сталина в истории, при том, что критика Ленина отнюдь не приветствовалась. А вот с распадом СССР и появлением возможности относительно свободно обсуждать события советского прошлого появилась и набирала силу тенденция, которую можно охарактеризовать формулой «хороший Сталин, плохой Ленин». Эта тенденция фактически стала господствующей после прихода к власти Владимира Путина, причем отнюдь не только среди приверженцев коммунистических идей, но и в гораздо более широких слоях населения.

С началом рыночных реформ на грани выживания оказались многие социальные слои населения, что спровоцировало у них ностальгию по сталинскому прошлому, о котором помнили только низкие цены на продукты питания, отсутствие безработицы и победу в Великой Отечественной войне, но не массовые репрессии и голод. Один из современников отметил, как в годовщину смерти Сталина в 1992 году «у Музея Ленина собралось 1000 сталинистов с портретами Сталина, в том числе, и молодых. Старухи пели: «Я другой такой страны не знаю, где так вольно дышит человек». А режиссер Евгений Злобин уже в конце декабря 1992 года указал на появление нового сословия, которое условно назвал «жертвы». Они «пребывают в обиде, говорят «раньше было лучше», «Сталина не хватает», «Брежнев хоть дурак был, зато колбаса была дешевая». Мазохисты. Глядя на сапоги по 34000 или кило помидор на Кузнечном рынке — готовы падать в обморок».

Постепенно «жертв» становилось все больше и больше, и вместе с этим росла популярность Сталина. «Народный сталинизм» и после 1956 года никуда не делся. Ленину ставили в вину разрушение Российской империи, тогда как Сталин выступал как собиратель империи, максимально расширивший ее границы. Практически такое восприятие совпадает с позицией нынешней власти, считающей революцию – абсолютным злом, а расширение империи – абсолютным благом. Как отметил в конце 90-х годов публицист Юрий Карякин, после XX съезда «открылись глаза на Сталина, еще больше закрылись — на Ленина. Начался долгий довольно период, многим, наверное, кто сейчас вспомнит, присущий, — борьба за истинного Ленина. Дескать, Сталин исказил Ленина». Но в 2000-е годы очень многие уже готовы были принимать «неискаженного Сталина», со всеми его репрессиями и деспотизмом.

Сталинские репрессии пока что не отрицаются ни властью, ни обществом, и даже осуждаются, равно как и насильственная коллективизация, но оттесняются на второй-третий план перед имперскими заслугами Сталина. Вина же за «необоснованные репрессии» все больше перекладывается на чересчур ретивых исполнителей, вроде Ежова или того же Хрущева. В то же время, многие пытаются представить значительную часть репрессии «обоснованной», возрождая, например, миф о «военно-фашистском заговоре» Тухачевского. Неслучайно в 2008 году на конкурсе «Имя Россия» в ходе интернет-голосования первоначально в лидеры среди персонажей российской истории уверенно выбился Сталин, и организаторам конкурса пришлось приложить немалые усилия, чтобы в итоговых результатах заменить его на Александра Невского. Интересно, что сейчас Александр Невский точно так же по замыслу властей в ходе аналогичного интернет-голосования призван вытеснить Феликса Дзержинского с Лубянской площади, чтобы лишить коммунистов и других представителей левой оппозиции предвыборного лозунга о возвращении «железного Феликса» на прежнее место. Но это уже другая история.