Уехать, чтобы остаться. Владимир Милов о том, почему не стоит раньше времени хоронить российских политэмигрантов

В последнее время власти все больше внимания обращают на политэмигрантов: то Володин пригрозит им Магаданом, то против них заводят и передают в суд новые уголовные дела (вот и мое дело о «фейках» в октябре поступило в Басманный суд). Если вы хотите понять, что для сегодняшнего российского режима важно и что действительно доставляет ему неприятности, — внимательно следите за их риторикой и действиями, они обязательно проговорятся, кого и что считают наиболее серьезной опасностью.

Политэмиграция для Кремля действительно весьма опасна. Политическое вещание через соцсети сопоставимо по аудитории с государственными СМИ, совокупная аудитория независимых и оппозиционных каналов составляет в России от 10 до 30 миллионов уникальных пользователей в месяц. Это большой охват, и вовсе не «маргинальный» сегмент, — советские диссиденты и западные радиоголоса времен холодной войны о таком охвате аудитории не могли даже мечтать. Нынешняя российская политэмиграция — мощный инструмент воздействия на общественное мнение в России и источник альтернативного образа будущего для страны, которая, по меткому выражению Олега Дерипаски, при Путине с этим самым образом будущего испытывает большие проблемы.

Почему же в последнее время так часто раздаются голоса о том, что уехавшие из России — «отрезанный ломоть», что они «потеряли всякую связь со страной» и «не имеют никакого политического будущего» в России? Понятно, что такие нарративы выгодны Кремлю, чтобы деморализовать сопротивление. Но зачем их подхватывают многие представители, казалось бы, независимой российской общественности и демократического Запада, добровольно помогая продвигать кремлевские деморализующие темники?

Причем часто все это подается просто как аксиома. Недавно я выступал в программе BBC Hardtalk, где ведущий Стивен Сакур с интонацией, не подразумевающей возражений, спросил меня: а как же вы намереваетесь продолжать политическую деятельность, если вы потеряли всякую связь с Россией, уехав из нее?

Этот тезис не просто в корне неверен, но и не подтверждается реальной мировой практикой. Поскольку подобное приходится очень часто слышать, у меня возникла идея написать текст, показывающий, что вообще-то отъезд в эмиграцию, даже на долгие годы, никак не препятствует последующему возвращению в страну и активному участию в политике после падения диктатуры, даже наоборот. Об этом свидетельствует обширный мировой опыт. Давайте взглянем на все эти примеры подробно.

Среди сопоставимых с Россией крупных стран, совершивших успешный переход от диктатуры к демократии, где важными политическими фигурами такого перехода служили бывшие эмигранты, можно выделить несколько ярких кейсов. Прежде всего — Бразилия, где успешный реформатор Фернанду Энрики Кардозу, занимавший пост президента страны в 1995–2003 годах (впервые в истории Бразилии переизбравшись на второй срок) и фактически создавший современную Бразилию такой, как мы ее знаем, при военной диктатуре был вынужден провести много лет в эмиграции в Чили, во Франции и США.

Другой, во многом даже более релевантный для нас пример — Южная Корея. Она примерно в одно время с Россией осуществила попытку перехода к демократии в конце 1980-х — начале 1990-х, у наших стран примерно одинаковый размер экономики (номинального ВВП). Однако у Южной Кореи, в отличие от нас, получилось стать развитой демократической страной.

Одним из тех политиков, кто смог привести Южную Корею к успеху, стал бывший диссидент Ким Дэ Чжун, который в 1980 году был приговорен диктаторским режимом Чон Ду Хвана к смертной казни, но потом отпущен в эмиграцию в США. По возвращении в страну Ким выиграл президентские выборы 1997 года и в качестве президента Южной Кореи в 1998–2003 годах провел важнейшие реформы, обеспечил преодоление последствий разрушительного Азиатского финансового кризиса 1997 года (от которого наша страна также пострадала в виде дефолта-1998) и заложил многие основы успешной современной южнокорейской демократической государственности.

Еще одним твердым форпостом демократии в Юго-Восточной Азии является Тайвань, входящий в число 25 крупнейших экономик мира, — и здесь политэмигранты также сыграли важную роль в демократическом транзите. На первых конкурентных президентских выборах в Тайване после отмены диктаторских порядков в 1996 году основным соперником правящего кандидата стал Пэнь Минминь, до этого проведший 22 года в эмиграции (1970–1992). Хотя он не победил, его оппозиционная Демократическая прогрессивная партия (ныне правящая партия на Тайване) уже на следующих выборах 2000 года смогла сделать это, и в 2000–2008 годах Пэнь Минминь работал советником первого демократически избранного оппозиционного президента Тайваня Чэнь Шуйбяня.

Но сдвинемся к более близкой нам Европе. Безусловно, самым ярким случаем перехода из политэмиграции во власть в новейшей европейской истории является пример Шарля де Голля — не просто бывшего президента, а ни много ни мало основателя современной Франции, одной из крупнейших и самых влиятельных стран мира. Де Голль покинул страну в 1940 году, после того как стало ясно, что Францию оккупируют гитлеровцы, и не просто провел годы Второй мировой войны в эмиграции, но и активно поддерживал Британию и США в их действиях по освобождению Франции военным путем. Он фактически въехал в Париж в августе 1944 года вместе с американской 28-й пехотной дивизией — то есть по классификации нынешней путинской пропаганды он считался бы патентованным «предателем». Вместе с тем французы — и вполне справедливо — считают Де Голля освободителем.

Один из отцов-основателей современного Евросоюза, первый председатель Европарламента и послевоенный премьер-министр Бельгии Поль-Анри Спаак также провел годы Второй мировой войны в эмиграции, работая министром иностранных дел в бельгийском правительстве в изгнании в Лондоне.

Константинос Караманлис, один из основателей современной демократической Греции, провел 11 лет в эмиграции во время правления греческой военной хунты, после чего вернулся в Грецию в 1974 году вслед за падением диктатуры, выиграл выборы, восстановил в стране демократию и потом был восемь лет премьер-министром и еще 15 лет — президентом страны, приведя Грецию в Евросоюз. Бывший президент и премьер Португалии Мариу Суареш, считающийся одним из отцов португальской демократии и позже также ставший архитектором вступления Португалии в ЕС, провел несколько лет в начале 1970-х в эмиграции в период правления хунты Салазара — Каэтану до ее падения в 1974 году.

Среди стран Центральной и Восточной Европы довольно много таких, где существенную роль в управлении и переходе к демократии сыграли бывшие эмигранты. Экс-президент Латвии Вайра Вике-Фрейберга провела 54 (!) года в эмиграции, чтобы потом возглавить свою страну и привести ее в ЕС и НАТО. Более 50 лет в эмиграции провел экс-президент Литвы Валдас Адамкус, который вернулся на родину лишь в конце 1990-х годов и тоже стал архитектором вступления Литвы в ЕС и НАТО. Хорошо известный нашим читателям по Твиттеру экс-президент Эстонии Тоомас Хендрик Ильвес вообще родился за пределами страны, приехал участвовать в эстонской политике лишь в 40 лет, в начале 1990-х годов, и также сыграл инструментальную роль во вступлении своей страны в ЕС и НАТО в качестве министра иностранных дел в конце 1990-х и начале 2000-х годов.

Если продолжать разговор о странах Балтии, то до недавнего времени в Латвии имела место довольно любопытная ситуация, когда и президентом, и премьер-министром одновременно не просто были два человека, долгое время проживших в эмиграции при советской оккупации — Эгилс Левитс и Артурc Кришьянис Кариньш, — но Левитс еще и был преподавателем в классе у Кариньша в 1980-е годы, когда тот учился в Мюнстерской латвийской гимназии. Кариньш, который сегодня работает главой МИД Латвии, родился в Уилмингтоне, штат Делавэр, США, и переехал в Латвию на постоянной основе только в конце 1990-х годов, когда ему было уже за 30. Левитс прожил в эмиграции 18 лет.

Страны Балтии — не единственный пример активного вовлечения бывших эмигрантов в руководство страной после падение авторитаризма. Например, бывший наследник трона Болгарии в 1943–1946 годах Симеон Борисов Саксен-Кобург-Готский после 50 лет эмиграции вернулся в страну в середине 1990-х и был демократически избранным премьер-министром Болгарии в 2001–2005 годах, при нем страна стала членом НАТО и подготовила почву для вступления в ЕС.

Примеров, когда политики в изгнании позже возвращались на родину и становились президентами и премьерами, еще немало. Стоит вспомнить и экс-президента Чили (ныне Верховный комиссар ООН по правам человека) Мишель Бачелет, которая была вынуждена эмигрировать из Чили в 1970-е после ареста и пыток со стороны режима Пиночета — чтобы позже проработать президентом страны два срока, в 2006–2010 и 2014–2018 годах. Экс-президент ЮАР Табо Мбеки, преемник Нельсона Манделы, провел в эмиграции около 30 лет, прежде чем вернуться в Южную Африку в начале 1990-х после начала демонтажа апартеида. Корасон Акино, президент Филиппин в 1986–1992 годах, пришедшая к власти в результате демократической революции и смещения диктатора Фердинанда Маркоса, в начале 1980-х несколько лет провела в эмиграции в США вместе с супругом, популярным оппозиционным политиком Бенигно Акино (который был убит сразу же по возвращении на Филиппины в 1983 году).

Таким образом, случаи, когда бывшие политэмигранты по возвращении играли важную роль в истории своих стран при переходе от диктатуры к демократии, не какие-то редкие исключения. Согласитесь, приведенный выше список показывает, что это скорее норма. Порой такими лидерами выступали те, кто даже не родился в собственной стране и никогда не был в ней до падения диктатуры или уехал в детском возрасте. Тезис «раз вы уехали из страны, то навсегда оторвались от нее и никогда не сможете вернуться в ее политическую жизнь» в корне неверен и ни на чем не основан, реальный опыт опровергает его. Это чистая пропаганда, имеющая целью деморализовать нынешнюю российскую политэмиграцию.

Один важный пример из нашей собственной истории, который часто приводят, пытаясь этой параллелью усилить деморализацию, — это белоэмиграция, обосновавшаяся на Западе сто лет назад после прихода к власти большевиков. С одной стороны, здесь вроде как есть внешние сходства: антибольшевистская эмиграция поначалу испытывала большие надежды на скорое падение коммунистического режима, но со временем эти надежды увядали, Советский Союз крепчал и просуществовал еще много десятилетий, а эмигранты умерли, часто будучи полностью забытыми. Такие исторические параллели проводятся сегодня очень часто, дополнительно вгоняя в уныние и апатию многих людей из новой волны российских политэмигрантов.

Однако есть как минимум два существенных отличия. Первое — быстрому международному признанию советской власти и индустриальной модернизации раннего СССР, давайте говорить откровенно, способствовала позиция США и американского крупного бизнеса, а также Великобритании, которые довольно быстро сделали ставку на признание нового режима (начиная с Советско-английского торгового соглашения 1921 года). Генри Форд и другие американские предприниматели активно инвестировали в СССР, что способствовало укреплению коммунистов. Можно долго говорить о причинах, но, думаю, довольно очевидно, что сейчас поддерживать путинский режим никто на Западе не будет.

Второе — сравнения нынешней российской оппозиции с белоэмиграцией в принципе неправомерны, потому что здесь нужно ставить противоположный исторический вектор. Белоэмиграция в целом — хотя было много оттенков — представляла собой некий отживший политический класс, который был непопулярен в России, и по этой причине проиграл Гражданскую войну: хотя это отдельный долгий разговор, но в обобщенном виде они воспринимались как носители идей реставрации некоей уходящей в прошлое политической модели, которая была непопулярна. С белоэмиграцией скорее уместно сравнивать выходцев из путинской системы, которые после крушения диктатуры уедут за границу от новой власти.

Революционерам же население давало шанс, тем более что те же большевики активно заманивали людей популистскими лозунгами («земля крестьянам», «фабрики рабочим» и т. д.), и что они из себя представляют, до конца не было понятно. А возврата к старому режиму больше никто не хотел. Социалистические идеи в обществе были популярны, хотя и по большей части не в интерпретации большевиков: на первых в истории нашей страны демократических выборах в Учредительное собрание убедительную победу одержали эсеры, чьи лидеры, кстати, до этого много лет провели в эмиграции (например, первый председатель Учредительного собрания Виктор Чернов прожил за границей около 16 лет; председатель «предпарламента», или Временного совета Российской Республики, Николай Авксентьев — 10 лет), что не помешало им победить на выборах. Да и многие руководители большевиков прежде прожили в эмиграции долгие годы. Так что факт политической эмиграции, даже длительной, вовсе не означает запрета на возврат во внутреннюю политику сам по себе — это искусственно созданный стереотип.

Чему нас учит в этом плане история нашей страны столетней давности, так это тому, что победа в конкуренции за образ будущего и признание со стороны ведущих мировых держав имеют большое значение. Важны и другие факторы, но сам по себе вопрос о том, в эмиграции вы находитесь или нет, вовсе не так первостепенен — после крушения диктатур для политэмигрантов всегда есть шанс.

Неверно сравнивать нынешних российских политэмигрантов и с советскими диссидентами, уезжавшими на Запад. В СССР диссиденты не обладали реальным опытом масштабной политической деятельности, часто они даже сознательно противопоставляли себя остальному обществу. Как верно пишет об этом Федор Крашенинников, сегодняшняя российская оппозиция — это не горстка диссидентов:

«Те, кто сегодня оказался в политической эмиграции, прошли в России большую школу публичной политики: они вполне успешно участвовали в выборах и даже побеждали на них, проводили общенациональные политические кампании, устраивали массовые акции протеста, занимались в России легальной правозащитной, просветительской и экологической работой. Опыт этих людей несравним с опытом советских диссидентов, которые с самого начала были обречены существовать в глубоком подполье и изоляции от общества, а во многих случаях и сознательно противопоставляли себя лояльному советской власти большинству».

Мне, например, уже за 50, за свою жизнь я объездил всю Россию — от советских заводов в 1980-е и 1990-е до предвыборных митингов Навального в 2017–2018 году — и знаю нашу страну очень хорошо. В каких обстоятельствах за эти годы я только не бывал, от федерального правительства до военных сборов до отсидки под арестом с уголовниками. То же самое можно сказать и о многих моих соратниках. Почему это мы «оторвались от России», если некоторое время пожили за границей? Тот же самый постоянный член Совбеза Сергей Лавров в общей сложности 21 год жил и работал за границей — к нему таких вопросов не возникает? Особенно странной такая постановка вопроса выглядит в информационном обществе XXI века, когда огромная обратная связь с большим числом людей в самых разных регионах России поддерживается ежеминутно в режиме онлайн (огромное спасибо всем в России, кто пишет и информирует о повседневных реалиях страны).

Пожалуйста, давайте прекратим выдумывать на тему того, что временный отъезд в эмиграцию под угрозой преследования со стороны жестокой диктатуры — это якобы «обрыв всех связей со страной», а также нечто необычное. Да нет тут ничего необычного — это норма для оппозиционных политиков во всем мире в период жестоких репрессивных диктатур. Потом они возвращаются и успешно ведут свои страны к демократии. Мантру «уехал — потерял связь со страной» нужно переставать произносить вслух, она полностью противоречит реалиям и мировому опыту. Это просто искусственно выдуманный кремлевский пропагандистский штамп, нацеленный на то, чтобы поссорить политическую эмиграцию с теми сторонниками демократии, которые остались в стране.

Не надо допускать, чтобы нас ссорили. Сегодня часто можно услышать обвинения в адрес уехавших: «вот, вы там сидите в парижских кафе» (это неправда, мы в основном работаем, в кафе мы иногда ходим просто поесть) и «не знаете, что творится в стране» (тоже неправда, мы очень хорошо знаем свою страну, и это знание не перебить несколькими годами в эмиграции). Мы не обижаемся — более того, когда мы слышим от представителей Запада слова «а вот ваши оставшиеся в России сидят тихо и не протестуют», мы терпеливо объясняем, что это попросту опасно для жизни и что не надо наезжать на оставшихся в России — важно, чтобы они сохранили себя для будущих перемен.

Нужно устранять из публичной дискуссии ложный, запущенный Кремлем тезис об «оторванности политэмигрантов от России». Нам сейчас необходимо больше солидарности друг с другом: у всех есть свои ограничения, политэмигранты лишены возможности работать в России, а оставшиеся — заниматься полноценной общественно-политической деятельностью без риска сесть в тюрьму. Важно понимать, что в этой ситуации никто из нас не виноват — виновата жестокая бесчеловечная диктатура, которая входит в число 15–20 самых репрессивных диктатур мира, она не оставила никому из нас возможности вести полноценную деятельность без таких вот ограничений. Надо ставить себе задачу быть полезными там и таким образом, как вы сегодня можете, — и у политэмиграции возможности для этого очень большие, мы стараемся отрабатывать их по максимуму.

Не следует на ровном месте деморализовывать себя и окружающих, повторяя не имеющие отношения к реальности выдуманные пропагандистские тезисы Кремля. Если Кремль хочет, чтобы вы усвоили какую-то мысль, — значит, она точно неверна и нужно гнать ее от себя. Сможем ли мы все вместе встретиться в прекрасной России будущего? Это не гарантировано, за это придется бороться. И в этой борьбе очень важно сохранять крепкий моральных дух и веру в будущее и не давать Кремлю и его добровольным помощникам вогнать себя в уныние.