Мнения
Нам еще только предстоит большой разговор о праздниках в России. Праздниках, которые и были настоящими скрепами путинизма. Вот только что прошел изначально фейковый праздник 4 ноября — так называемый «день народного единства». Даже не прошел, а пролетел незаметно. Ну, Путин сходил к Минину и Пожарскому и на камеру снова поговорил со все теми же ФСОшниками, играющими «народ» (интересно, самому Путину не надоело видеть одни и те же лица?). Ну, Медведев написал очередную чушь — про Люцифера и Иблиса, — шутникам в твиттере будет над чем потешаться. Но в остальном ничего. Глухая тишина. Словно 17 лет и не существовало этого «праздника». А ведь еще несколько лет назад это был день яростных споров. Националисты проводили свои «Русские марши», прокремлевские молодежные организации их зеркалили. Коммунисты требовали вернуть себе 7 ноября как красный день календаря.
Теперь — всё. Ветер истории сдул фальшивый сайдинг здания путинизма. И никто не расстроился: это ведь была часть всеобъемлющей лжи. Никто изначально не верил в важность в годовщины чего-то там с поляками в 1612 году. Ну просто какой-то в меру хитроумный политтехнолог из нулевых вошел в кабинет на Старой площади и сказал: я придумал, как мы перебьем 7 ноября. Возможно, именно это циничное представление, на взлете превосходно описанное Пелевиным в «Поколении П» — о том, что нет никакого добра и зла, а есть лишь политтехнологии и прочий шахер-махер, — и привели нас к моральной катастрофе 22 года.
Но если «сайдинг» путинизма слетает легко, то с фундаментом все обстоит совсем иначе. Мы все прекрасно знаем, какие праздники лежат в основе путинизма. Это майские праздники, а именно Культ Победы как главная «скрепа». Понятно, почему он во много крат прочнее какого-то там «дня народного единства». Ведь его строили долго, десятилетиями. Сперва в советское время — примерно с брежневских времен, — а затем и в постсоветской, уже современной России. Не будет преувеличением сказать, что именно 9 Мая — тот стержень, на котором сейчас держится вся ментальная конструкция человека в путинизме. И это сделано, естественно, намеренно. По сути, была выстроена мифологическая картина мира, где точкой «ноль-ноль» стало именно 9 мая 1945 года. Словно сама страна в ее нынешнем изводе и сам народ родились из эпической битвы добра и зла во Второй мировой. Вторая мировая при этом еще и называется обычно Великой Отечественной, а союзники тщательно затушевываются — будто их и не было.
Именно поэтому любые попытки критически или хотя бы чуть более сложно посмотреть на то, что происходило, и вызывают такое искреннее раздражение. От истории с «бронзовым солдатом» в Эстонии до современного дискурса в Польше о том, что Красная армия принесла не освобождение, а лишь новое порабощение. Мифологическая картина сотворения мира не может не быть черно-белой. А любой, кто ставит ее под сомнение, неизбежно воспринимается как враг. Потому что он пытается разрушить само представление о Вселенной: кажется, что если представление о Победе неверно, то вообще все на свете сложится как карточный домик. Поэтому совсем неудивительно, что в путинской России в итоге приняли серию законов, буквально запрещающих — под страхом уголовного преследования — рефлексировать на тему Второй мировой войны. И совсем уже даже логично, что именно в семантических рамках 9 Мая и описывалась последние восемь лет война в Украине среднестатистическому российскому телезрителю. Сперва были «ополченцы» (позитивная риторика Великой Отечественной), а теперь «денацификация» (ярко выраженная негативная риторика).
Ретроспективно видно, как общество неизбежно влекло в эту бездну. В десятые годы все более отчетливо видно было, как прежде искренний праздник «со слезами на глазах» превращался последовательно в торжество агрессии и милитаризма, где главной мантрой для тех, кто завороженно следил за процессией танков и ракет, стала милитаристская по духу максима: «Можем повторить». И вот теперь повторили, но совсем другое. Идет несправедливая агрессивная война — идет безо всякой на то веской причины. Можно ли продолжать гордиться победой над нацизмом? Нам еще предстоит ответить себе на этот вопрос. В этом году в суете первых месяцев сражений 9 Мая пролетело, считай, незаметно. А вот уже в следующем году эта рефлексия начнется неизбежно.
Можно ли теперь, после агрессивной и ничем не оправданной войны, продолжать гордиться победой над нацизмом?
Если и гордиться, то уж точно теперь навсегда — отдельно от любого правительства. Никакое правительство в России больше — после Путина, само собой — не сможет иметь прямого пропагандистского доступа ко Дню Победы. Но как быть с разрушенным мировоззрением, с тем, что всё якобы сложится, как карточный домик? Что ж, тут не мы первые и, возможно, не мы последние.
Немцы пересобрали после 1945 года свое самосознание без национального превосходства. Отказались сравнительно легко (хотя, по мнению современных историков и социологов, суммарно на это ушло около 30 лет — и окончательно это сделало уже следующее поколение) от представлений о «тысячелетнем рейхе», об «арийской расе» и о немецкой исключительности, противопоставленной, естественно, торгашескому духу англосаксов.
Да и японцы как-то пережили крушение своих воззрений. В 1945 году, сразу после поражения страны в мировой войне, статус синто как государственной религии был отменен, а ведь японским консерваторам казалось, что без этой скрепы общество развалится. Не развалилось. Более того, в следующем 1946 году император Сёва провозгласил декларацию о человеческой природе самого себя. До этого японцы верили в божественную природу своих императоров. Вот характерная цитата оттуда:
«Связи между Нами и Нашим народом всегда строились на взаимном доверии и привязанности и не зависят от каких-то легенд и мифов. Они не определяются ложным представлением о том, что император будто бы обладает божественной природой, а японский народ превосходит прочие расы и предназначен для мирового господства».
Да даже — что далеко ходить за примерами — наши предки после разгрома в Крымской войне легко отказались от таких «скреп» николаевской России, как крепостное право, рекрутская армия и судебный произвол. Да, из победы над Наполеоном такой скрепы никто создавал в николаевские времена. Но вот крепостное право поистине было культом того времени, настоящей «скрепой». Вся репрессивная машина империя занята была тем, что подавляла тех, кто говорил, что его можно и нужно отменить.
Более того, многими — даже среди интеллектуалов — оно преподносилось как благо. Мол, это там в вашей Европе ложные свободы и революции, а у нас, слава Богу, порядок. Крестьяне слушаются помещиков, а помещики — царя. Вот характерная цитата Тютчева от 1848 года:
«И когда над столь громадным крушением <Европы и западных ценностей> мы видим еще более громадную Империю, всплывающую подобно Святому Ковчегу, кто дерзнет сомневаться в ее призвании, и нам ли, ее детям, проявлять неверие и малодушие?»
Тот же Тютчев через несколько лет, после поражений в Крымской войне, в письме к жене будет говорить, что это война «подлецов с негодяями».
Сокрушительное поражение как-то органично смело все ура-патриотические нарративы — и про крепостное право, и про Россию как сияющий святой ковчег (это тоже Тютчев писал).
В 1856 году наступило, по словам Льва Толстого, «время, когда вся Россия (!) торжествовала уничтожение черноморского флота и белокаменная Москва встречала и поздравляла с этим счастливым событием остатки экипажей этого флота, подносила им добрую русскую чарку водки и, по доброму русскому обычаю, хлеб-соль и кланялась в ноги».
Толстой продолжает: это было «время цивилизации, прогресса, вопросов, возрождения России».
В общем, оказалось, что на место одной идеи легко приходят новые — например, цивилизации и прогресса. Под их знаком и прошли следующие 15 лет великих реформ. А Тютчев больше не писал о политике — лишь о том, что «в Россию можно только верить».