Не стоит и бумаги, на которой написан: любой договор, закрепляющий территориальные завоевания России в Украине, будет юридически ничтожным

Мирный план Дмитриева — Уиткоффа по разрешению российско-украинского конфликта продолжает свою жизнь за пределами изначальных двадцати восьми пунктов. Еще до визита посланников американского президента в Кремль и встреч с украинской делегацией в Майами документ начал меняться, «похудев», по информации Владимира Зеленского, до двадцати пунктов. Параллельно «европейская тройка» (Великобритания, Германия и Франция) представила свои «альтернативные» инициативы, еще менее реалистичные, чем исходные пункты Трампа. Путин, впрочем как и Зеленский, отверг даже укороченную версию сделки.

Но план не исчез. Его отдельные элементы продолжают оставаться на плаву, Путин обсуждает их с посланниками американского президента. О них же — в тех или иных формулировках — говорит с теми же людьми Владимир Зеленский. Последствия даже просто обсуждения существенны: нормы международного права и даже довольно произвольно толкуемые «правила» подменяются «реализмом», настоящее мирное регулирование — «неприятными уступками» под давлением «миротворцев», а мультилатерализм — закрепляющей сферы влияния «многополярностью». Речь не только о конкретных территориальных формулировках, а о более широкой смене парадигмы: от «порядка, основанного на правилах» — к миру, в котором сильные государства договариваются между собой о том, как именно и в чем именно международное право можно игнорировать.

На этом фоне неудивительно, что разговоры о «смерти международного права» снова стали модным жанром общественно-политической дискуссии. Международное право хоронят регулярно — каждый раз, когда оно мешает «политическим решениям». При этом парадоксальным образом о его важности напоминает сам Путин. Он постоянно требует «юридически обязательных» гарантий, подписанных документов, «твердых обязательств» — ровно того языка, который исходит из международного права. Одновременно многие элементы плана Дмитриева — Уиткоффа этому праву прямо противоречат.

В случае с Россией действительно можно говорить о своеобразной «зимовке» международного права (как медведя в берлоге). Ряд его институтов и механизмов фактически заморожены: решения международных судов игнорируются, обязательства нарушаются, принципы отбрасываются как «идеализм времен глобализации».

Но зимовка — это все-таки не смерть. И вопрос сегодня не в том, живо ли международное право, а в том, кто и зачем пытается убедить нас в обратном.

«Фактическое признание» оккупированных территорий

Общим для большинства нынешних «мирных предложений» становится признание «фактических реалий» — то есть российского контроля над оккупированными территориями. Сторонники трамповского плана называют это юпризнанием де-факто, противопоставляя его признанию де-юре. Идея «границ 1991 года» (как будто у Украины вообще существуют какие-то другие границы) все чаще объявляется нереалистичной и контрпродуктивной.

Мы наблюдаем, как сама идея «фактического признания» встречает все меньше сопротивления в политических кругах Европы. Министр иностранных дел Германии Вадепуль позволяет себе говорить о «неприятных уступках», которые якобы придется сделать Украине. Президент Финляндии Александр Стубб — политик, тонко чувствующий конъюнктуру, — рассуждает о необходимости готовиться к болезненным для Киева компромиссам.

С формальным признанием в мирном договоре, которого требует Путин, все достаточно ясно. Сама по себе фиксация линии контроля или разграничения в мирных соглашениях не являются чем-то необычным. Соглашения могут устанавливать режим прекращения огня, демилитаризованные зоны, переходные режимы управления. Но признание аннексии — это уже нечто другое. Такое признание не является «мирным соглашением» в юридическом смысле, а представляет собой легитимацию результата агрессии.

Признание оккупированных территорий частью России — это не просто «отступление от международного права». Это нарушение его императивных норм (ius cogens) и прежде всего запрета агрессии. Такие действия сами по себе нарушают международное право.

Риторика «признания границ» во многом манипулятивна. В международном праве нет отдельного, самостоятельного «института признания границ». Есть признание государств, есть признание правительств, есть признание определенных прав на территорию (например, в контексте договоров). Только признание государств имеет более или менее фиксированные формы.

Государства, как правило, избегают практики признания или непризнания конкретных правительств, а тем более не утверждают карты с границами других государств, хотя их заявления и действия, включая заключение договоров, могут рассматриваться как таковые.

Зато существует обязанность не признавать результаты грубых нарушений международного права — прежде всего актов агрессии и связанных с ними аннексий. Норма об этом в целом работает, и нарушений немного. За США, признавшими суверенитет Израиля над аннексированными Восточным Иерусалимом и Голанскими высотами, никто не последовал. Размещение посольства США в Восточном Иерусалиме стало поводом для иска Палестины в Международный суд.

Именно в этом проблема «фактического признания». Международное право допускает отдельные отступления от категорического неприятия оккупации, главным образом гуманитарного свойства (так называемое «намибийское исключение»), когда в интересах населения признаются фактические власти — их действия в строго оговоренных рамках (выдаваемые ими документы, акты гражданского состояния).

Больше, чем агрессия

На этом фоне важно понимать масштаб российской агрессии. Большинство случаев «фактического признания» связаны с ситуациями, не осложненными аннексиями.

Путинская Россия пошла дальше, чем большинство послевоенных агрессоров. В 2014–2022 годах Россия объявила о присоединении шести регионов Украины (Крым, Севастополь, Донецкая, Луганская, Херсонская и Запорожская области), включая территории, которые и сегодня не находятся под ее фактическим контролем. Это крупнейшая аннексия после Второй мировой войны: площадь аннексированных территорий лишь немного уступает аннексиям нацистской Германии в 1938–1940 годах.

Нарушается здесь не только запрет агрессии, но и самостоятельный запрет аннексии. Даже если бы Украина действительно напала на Россию (а нападение 2022 года Кремль пытался представить именно как «самооборону»), аннексия все равно оставалась бы незаконной. Агрессия не может быть легализована задним числом ссылками на якобы «предшествующие» угрозы.

12 октября 2022 года 143 государства — члены ООН проголосовали за резолюцию Генеральной Ассамблеи, осуждающую аннексию четырех украинских регионов Россией и прямо закрепляющую обязанность всех государств не признавать ситуацию, созданную агрессией. Такова же позиция и других международных организаций и отдельных государств. Это, по сути, минимальное обязательство мирового сообщества перед жертвой агрессии. Если вы делаете больше — хорошо, если нет — хотя бы не признавайте результат.

Соединенные Штаты последовательно следовали (опять же, до Трампа) доктрине Стимсона, в соответствии с которой США отказывались признавать территориальные изменения, вызванные агрессией. Именно на этом основывалось непризнание аннексии Советским Союзом стран Балтии. В период первой администрации Трампа государственный секретарь Майк Помпео издал «Крымскую декларацию», в которой США торжественно заявили, что никогда не признают Крым частью России.

Можно ли легализовать аннексию договором?

Любой международный договор, прямо фиксирующий территориальные приобретения России в результате агрессии, будет ничтожным. Статья 53 Венской конвенции о праве международных договоров не оставляет пространства для трактовок: договор, противоречащий императивной норме общего международного права, ничтожен с момента заключения. Передача территорий агрессору была бы прямым следствием нарушения такой нормы.

Из этого вытекает и более широкое правило: никакое территориальное приобретение или особая выгода, полученные в результате агрессии, применения силы или угрозы силой, не могут считаться законными. Международный суд ООН неоднократно подчеркивал, что запрет территориальных приобретений через силу — норма обычного права, обязательная для всех государств.

В недавнем Консультативном заключении о правовых последствиях политики Израиля на оккупированных палестинских территориях, включая Восточный Иерусалим, Международный суд еще раз зафиксировал, что:

• оккупирующая держава не имеет права аннексировать оккупированные территории;
• оккупация ни при каких обстоятельствах не создает права на территорию;
• длительность оккупации не имеет юридического значения;
• форма, в которой оформлено присоединение в национальном праве, не влияет на его незаконность.

Кроме того, международное право предусматривает недействительность договора, заключенного под угрозами.

Таким образом, с точки зрения международного права, оккупированные Россией территории остаются частью территории Украины и не могут войти в состав России в результате заключения мирного договора. Попытка закрепить за Россией оккупированные украинские регионы может привести к заморозке проблемы, то есть на время отложить новый конфликт.

Мирный договор, содержащий территориальные уступки (в том числе, например, аренду или совместную юрисдикцию над территориями) или отказ от части суверенитета Украины, рискует в одночасье превратиться в бесполезную стопку бумаг. Тем временем Россия продолжит быть державой, оккупирующей территорию соседнего государства.

Последствия для России: чемодан без ручки

Иногда складывается впечатление, что обсуждение «плана Трампа» ведется так, словно главным бенефициаром сделки станет Путин, а главными проигравшими — Украина и украинцы. Это действительно отчасти так. Но есть еще один проигравший, о котором почти не говорят, — россияне.

С точки зрения России, эта сделка легко может стать ловушкой. Она даст Путину существенную внешнюю легитимацию: оккупированные территории признаны, санкции частично сняты, война закончена. Но одновременно она закрепит крайне уязвимое положение страны и ее населения в системе международных отношений.

Оккупированные, а тем более аннексированные территории — это классический «чемодан без ручки». Любой шаг России на этих территориях будет основанием для новых и новых ограничительных мер. Как показывает уже многолетний опыт, санкции быстрее всего вводятся не против конкретных чиновников, а против экономики и граждан страны в целом.

Продолжится «сдерживание» России в экономической, технологической и гуманитарной сферах. Оно будет наносить огромный и во многом невосполнимый ущерб развитию. Путин получит карт-бланш на внутренние репрессии и на дальнейшую «коррекцию» идентичности населения оккупированных регионов. Эти практики международное право все более отчетливо описывает как преступные. А россияне получат удар с двух сторон: ужесточающуюся диктатуру внутри и усиливающуюся изоляцию снаружи.

Все сказанное не означает, что переговоры не нужны или что прекращение огня не является безусловным приоритетом. Речь не о том, чтобы «продлить войну ради принципов», а о том, чтобы трезво оценить, какую именно цену и за что предлагают заплатить — и кому.

Добавкой к «фактическому признанию» стал пункт о «полномасштабной амнистии и непредъявлении претензий» — один из самых скандальных в трамповском плане. В «укороченной» версии он был формально убран, не фигурирует он и в европейских альтернативах. Но сам факт появления такой формулы важен и показателен. Амнистия за международные преступления — это важный сигнал. Признание российской оккупации будет означать продолжение преступной практики. Более того, такой шаг некоторым образом «легализует» уже совершенные преступления.

План Дмитриева — Уиткоффа как симптом новой внешней политики

Самое неприятное в планах Дмитриева — Уиткоффа даже не планы сами по себе, а то, как органично они вписываются в новую внешнеполитическую философию. Новая американская Концепция национальной безопасности фактически исключает международное право и демократические принципы из числа ориентиров. Это не «коррекция курса», а отказ от самой идеи общих правил.

Украине же, по сути, предлагается обновленная версия «мелосского диалога» из знаменитой главы Фукидида. Только теперь сильный полис — не Афины, а совокупность крупных держав, которые договариваются о судьбах третьих стран. Слабым, как и две с половиной тысячи лет назад, остается право «делать то, что они могут», а не то, что им гарантируют нормы.

В такой логике международное право правда рискует остаться в вечной зиме. Оно сохраняет формальное существование, но его нормы превращаются в опции, которые сильные государства включают и выключают по необходимости.

Международное право можно отодвинуть в сторону, можно попытаться забыть, можно цинично объявить устаревшим. Но именно оно остается и сегодня единственным набором норм, который хотя бы как-то ограничивает право сильного и дает слабым — государствам и людям — язык, на котором они могут формулировать свои требования. Если мы признаем, что в XXI веке война снова может приносить стабильные территориальные дивиденды, а массовые преступления — политическую неприкосновенность, тогда вернуть мир к разуму будет намного сложнее, чем вывести международное право из зимней спячки.