«Мы старались оставлять минимальное количество нетронутых зданий». Русскоязычные военные ЦАХАЛ о службе в Газе

Имена героев изменены

«Посмотри любой боевик о войне с террором — развалины всюду похожи»

Илья, резервист, механик-электрик бронетранспортера «Намер», бригада «Гивати»

Война в Газе для меня первая, я демобилизовался с контрактной службы в конце 2021-го. На контракте я был год, до этого служил срочную службу в «Гивати».

7 октября 2023 года я был дома, в Кирьят Моцкине. Увидел все эти кадры насилия, похищений и убийств, сразу написал своему офицеру. К шести вечера мне пришла «повестка 8» — экстренное оповещение для военнообязанного явиться в свою часть.

Пока ехал на базу, на юге за Беэр Шевой, видел, как взлетают ракеты-перехватчики «Железного купола», было не по себе. Такого за двадцать лет жизни в Израиле я ни разу не видел — беспрецедентное, наглое, монструозное вторжение. Было ощущение, что это сон, что такое варварство невозможно.

На военную базу я приехал с одной только сумкой, в которой лежали трусы и носки, даже документов о том, что я военный, не было с собой. Там меня встретил мой офицер, потрясающий человек: на резервистской службе с 7 октября он провел порядка 400 дней, если не больше. Из резервистов собрали новую бригаду, мы на ходу всë получали.

На всех не хватало автоматов, потому что пришло 150% от необходимого числа — самый большой призыв в истории Израиля, 550 тысяч человек, несмотря на то что до войны был острый политический кризис, протесты против судебной реформы. Резервисты угрожали не приходить на военную службу, и даже пилоты, военная элита, говорили, что лучше отсидят в тюрьме, чем будут посещать сборы. Но у израильтян есть очень хорошая черта — сплоченность в кризисной ситуации. Мы, евреи, объединяемся во время беды.

Те, кто не призвались в армию, — мамы, бабушки, дети — приносили еду, предметы первой необходимости вроде полотенец, зубной пасты и тому подобного. Поэтому не было ничего страшного в том, что я положил в сумку только белье.

Первый раз в Газу я заехал в ноябре 2023-го, мы заходили с севера — Бейт-Ханун, Джабалия. Ноябрь и декабрь там пробыли, и офицеры сказали, что идем на Хан Юнис, это юг сектора Газа, недалеко от Рафаха.

Я ремонтирую бронетранспортеры: мы меняем им моторы, аккумуляторы, генераторы, гусеницы, проводим техническое обслуживание. Работать приходилось и днем, и ночью. У нас кто-то электрик, кто-то механик, но все делали всё. Это часть морали израильской армии, мы все вместе. Бойцы тоже нам всегда помогали, брались за ту работу, где не надо умений, но нужны сила и время. Бойцы проходят курс, на котором их учат менять гусеницы, колеса, проверять масло. Они могут и сами это сделать, но мы как профессионалы стараемся быть рядом и контролировать.

Я находился и на полигоне рядом с Газой, и по мере необходимости заходил внутрь. Газа внутри… Посмотрите любой боевик о войне с террором в Ираке, Сирии, Афганистане — всё одно и то же, развалины всюду похожи… Наша авиация очень постаралась, всё вдребезги.

Но это не значит, что нет нетронутых районов в секторе. Разрушения там, где была армия. Мы старались оставлять минимальное количество нетронутых зданий, потому что многие из них были заминированы, использовались как выходы из туннелей, там размещались снайперские гнезда. Выход из туннеля покрывается какой-то плиткой, камнем, бетоном. Он может быть в подвале, на лестничной клетке, в какой-нибудь комнате — там, где ты меньше всего подозреваешь.

Так как армии тоже нужны здания, некоторые оставляли целыми. Там размещались склады, бойцы, командные пункты. Но масштабы разрушений очень большие. Плачевная ситуация для жителей, им некуда возвращаться — отстроить всë это займет годы.

Непосредственно в боях я не участвовал, но как-то раз менял гидравлический насос, который фиксирует гусеницы, — это долгий процесс, а в 100–150 метрах от меня шел бой. Я был в защищенном месте. ЦАХАЛ в Газе огораживает пространства насыпями из песка, вместо стен. За насыпью — no man’s land, каждый отвечает сам за себя.

Гражданских я впервые увидел в прошлом году, в Джабалии, на севере сектора. Видел колонну граждан, перемещавшуюся под руководством израильских военных. Подозрительных личностей забирали для допроса. Местные жители все в лохмотьях. Их постоянно туда-сюда перемещают. Они таскают вещи на себе или катят какие-то тележки с корзинами. Автомобилей у них давно нет, в лучшем случае у кого-то есть осел.

Кто-то из солдат населению Газы cимпатизирует, кто-то нет. Я лично отношусь к ним холодно. Я не вижу с их стороны большого стремления дать отпор ХАМАС, воевать с ним своими силами. У меня серьезные подозрения, что, если сейчас уйти из Газы, все вернется в 6-е октября [2023 года] и ХАМАС снова будет править.

«Не смогу этот район воспринимать по-старому»

Леви, резервист, офицер артиллерийского корпуса

Газа — моя первая война как комбатанта. Я родом из Донецка, так что войну уже видел. Срочную службу в израильской армии прошел в относительно спокойное время. На курсах офицеров нас готовили к разному развитию событий, но речь не шла о такой большой войне. В 2014 году была операция «Несокрушимая скала», в ходе которой происходило наземное вторжение в отдельные районы Газы, после этого все ограничивалось бомбежками с воздуха и артиллерией.

7 октября, безусловно, у всех было чувство, что нас застали без штанов. К войне готовились, но никто не думал, что будут такие события. Предполагалось, что основной удар нанесет «Хезболла», а остальные прокси Ирана подключатся — из Газы, Иудеи и Самарии, Сирии — и перегрузят как систему ПВО, так и саму армию. Не исключались нападения проиранских иракских милиций, бомбардировки из Ирана и Йемена и даже попытка высадки хуситов в Эйлате.

Синвар, планируя нападение из Газы, рассчитывал, что все остальные присоединятся. Если бы действительно произошло одновременное нападение, ситуация была бы намного драматичнее, чем сейчас. Хотя и сейчас несладко: все равно произошло крупнейшее нападение на Израиль после Войны Судного дня, самое крупное одномоментное убийство евреев после Второй мировой войны.

Мой артиллерийский дивизион выдвинулся в сторону сектора Газа только 9 октября, командование достаточно медленно разворачивалось, не было централизованного управления. Сейчас я понимаю, что нам сразу всем надо было туда ехать — объединяться в отряды, прочесывать местность и отстреливать террористов. Неважно, кто артиллерия, кто пехота, — у всех есть какая-то стрелковая подготовка.

В отчетах, которые сейчас выходят об отдельных эпизодах [событий 7 октября], видно, что некоторые командиры, солдаты, группы военных проявили героизм, но сама армия оказалась не готова к тому, что произошло. До сих пор не было полноценного расследования, что происходило в высших военных и политических эшелонах.

7 октября — день, который останется со мной навсегда, в моей подкорке, в памяти, в ДНК. То, что я передам детям и внукам. Я проживаю его до сих пор.

[7 октября] я проснулся от воздушной тревоги в 8.30 утра — первая воздушная тревога, которая была под Иерусалимом, спустя два часа после нападения ХАМАС. К 10 утра нам уже велели быть готовыми выдвигаться на базу через полчаса. Я собрал два рюкзака, надел форму и поехал. Это была суббота. В шаббат дороги и так пустые, а в этот день — особенно. Над головой летали ракеты. Масштаб произошедшего еще был неизвестен, но уже было чувство, что случилось что-то непоправимое.

Я тогда был еще совсем молодым командиром, который закончил курс офицеров в резерве и даже не знал половину своего взвода. 7 и 8 октября мы готовились: начищали оружие, устанавливали всë на бронетранспортеры. Проверяли, заправляли, изучали оперативные планы.

Выехали 9 октября утром. Ехать должны были на перевозчиках — это здоровенные траки для перевозки техники, они могут ехать со скоростью 80–90 километров в час. Нашу базу я не могу назвать, она в центре страны, но в Израиле такие расстояния, что выезжай откуда угодно — и через несколько часов ты на месте.

Перевозчиков на весь дивизион не хватило, потому что вытащили буквально всю технику, даже ту, которую обычно не берут на учения. 10–12 единиц техники осталось без перевозчика, в том числе два из четырех моих бронетранспортеров.

На меня как на молодого офицера взвалили оставшуюся технику. Бронетранспортеры оказались достаточно старые, поначалу у меня не было борткомпьютера, пришлось ехать по бумажным картам и Google Maps. Мы ехали по проселочным дорогам, чтобы не перекрывать основные трассы и не портить асфальт.

Только в кино танки едут по полю на скорости 70 километров в час и еще стреляют. Колесные бронетранспортеры действительно могут ехать быстро, но гусеничные бронетранспортеры, самоходные артиллерийские установки обычно движутся со скоростью 10–15–20 километров в час. Учитывая повороты, горки, спуски, поездка до Газы вместо полутора заняла часов двенадцать.

На выезде из нашей базы была насыпана горка щебня, и я невольно вспомнил картину Верещагина «Апофеоз войны». Долго не мог избавиться от этого впечатления, все мы были сильно напуганы. Но у офицеров не было морального права показывать страх, надо было своим примером убеждать солдат не падать духом.

В сторону Газы мчались кареты скорой помощи, ЗАКА. А на север Израиля, хотя уже был третий день войны, стояли колонны машин, люди все уезжали. Мы ехали по проселочной дороге, нас все видели. Махали нам, кричали, бибикали. Кто-то бросал упаковки с какими-то чипсами — нас это сильно подбадривало.

Я ехал в шлемофоне в первом бронетранспортере, командовал колонной. Я направлял водителя, из бронетранспортера не очень хорошо видно, стекло обычно поцарапано. Поэтому верхней половиной туловища я высовывался из бронетранспортера. И вот мы едем, я смотрю, на нас мчится белый пикап Toyota. А эта модель уже была известна по нападению 7 октября, она и у террористов в Африке ранее была популярной. Я до сих пор, когда вижу эти машины, меня пробирает дрожь.

В белой «Тойоте», которая ехала на нас, темные стекла, внутри непонятно кто. А я сидел за пулеметом «Браунинг» 005 калибра, там патрон такой… Он даже не против пехоты, а против легкой бронетехники. От человека при попадании мало что останется. Мы с ними поравнялись, выяснилось, что там было два наших солдата.

Один раз мы делали стоянку, потому что техника перегрелась. По дороге один бронетранспортер сломался. Поставили палатку и оставили солдат его охранять. Рядом был небольшой поселок. Сначала люди смотрели на нас с опаской. Потом, когда поняли, кто мы, приносили еду, пели для нас, одним словом, поддерживали. Над головой в это время в сторону Тель-Авива летели ракеты.

Вечером мы подъехали к приграничным районам сектора Газа. Территория становилась всë сложнее: справа жилые районы, слева промзона. В промзону явно незадолго до этого упала ракета, пожар тушили несколько пожарных машин. Мы ехали через Сдерот — к тому моменту террористов оттуда уже выбили.

Дальше было зрелище, которое я никогда не забуду: мы подъехали к перекрестку Нирам, там стоял ряд машин. Мы остановились, чтобы свериться с картами. Я и еще один офицер вылезли — в касках, бронежилетах, с автоматами — и видим, что все машины (а их десятки) изрешечены пулями, разбиты стекла, валяются вещи, следы крови. На одном из стекол — след окровавленной руки, детское кресло в кустах. Потом выяснилось, что трупы оттуда убрали за несколько часов до того, как мы проехали.

На этом перекрестке мы на полчаса разминулись с пикапом террористов, с РПГ и автоматами. Если бы столкнулись, мы бы их размотали, вопросов нет, но, конечно, гораздо лучше, что их уничтожили ракетой с беспилотника, без риска для жизни бойцов.

Куда точно ехать, мы не знали. Первоначальное указание было двигаться в сторону Газы. Затем нам сказали ехать на место рядом с кибуцем Беэри. Мы еще не знали, что десятки людей там — стариков, детей, — убиты или похищены.

У моей тогдашней (уже бывшей) девушки 9 октября день рождения, она слала мне заплаканные кружочки, а я в это время пытался успокоить солдат, которые держали пальцы на спусковых крючках и готовы были стрелять во всë, что движется.

На подъезде к Газе поехали в полной темноте, с выключенными фарами и приборами ночного видения. Мы не понимали, сколько террористов и где, откуда по нам могут выстрелить. Со стороны Газы видели очень-очень яркие вспышки света — это бомбили наши ВВС.

Как артиллеристы мы в Газу заходили несколько раз — в координационные моменты во время маневрирования либо чтобы бить прямой наводкой. Никто не думал, что когда-то это понадобится: в учебке это позиционировалось как что-то легендарное — когда артиллерия стреляет не по траектории, а напрямую, как танк. У наших танков калибр 120 миллиметр, у САУ — 155. Снаряд на 10 килограмм тяжелее, залп намного мощнее.

Использовали стрельбу прямой наводкой, когда была информация, что такое-то здание используется как террористическая инфраструктура. Или чтобы расчистить проход для бронетанковой бригады, когда планируется маневр. Но бóльшую часть времени мы стояли на границе сектора Газа и лупили оттуда. Первые несколько недель чувствовались как полноценная война, пока хамасовцы оставались в Отеф-Аза.

Мой взвод патрулировал ближайшую к нам территорию. Рядом с нами были теплицы, во время одного из патрулей мы нашли там удостоверение личности, как потом выяснилось, человека с фестиваля «Нова», и молельный коврик, который оставил, судя по всему, один из террористов. Фантазия дорисовывает, как эти предметы оказались рядом.

Там же недалеко была остановка, где сломался автобус с русскоязычными пенсионерами, ехавшими на Мертвое море утром 7 октября. Есть последняя фотография — на ней они смотрят, как по небу летят ракеты. Дальше проехал пикап ХАМАС, и их всех расстреляли.

С бывшей девушкой мы ездили на проводившийся там фестиваль «Красный юг», он проходит, когда в пустыне начинают цвести анемоны. Это очень красиво и романтично. Сейчас фестиваль переименовали, потому что теперь это плохо звучит. Я не смогу весь этот район воспринимать по-старому. Проезжаешь какой-то перекресток — здесь убили 20 человек. Заезжаешь в кибуц — из вот этого дома похитили семью.

По нашим позициям стреляли каждый день. Ракеты падали перед нами и за нами, ХАМАС понимали, где развернуты войска, но все равно приоритетом для них был обстрел мирных израильских городов.

Как-то раз перехват ракеты произошел прямо у нас над головой. Осколки полетели на мои бронетранспортеры. Одного из солдат, который сидел на крыше бронетранспортера, я еле успел втащить через люк. Трап бронетранспортера открывается сзади, мы не успели его закрыть… Мы сидели внутри и слушали стук сначала маленьких осколков, потом больших, потом здоровенных. Такая хрень на скорости легко может полбашки отсечь. Слава богу, наши противники очень слабы в контрбатарейной борьбе. По сути, у них артиллерии и нет, они стреляют в основном ракетами.

Первый месяц мы были в режиме полевого развертывания. Даже когда появилась возможность спать в палатках, я спал в бронетранспортере. Сиденья в нем поднимаются, далее пространство разделено скамьей. Я ложился на металлический пол и спал. Первую неделю спал в бронежилете, на третью ночь впервые снял ботинки.

В душ первый раз пошел 17 октября. Нас отвезли на базу, я встал под струю воды и смотрел, как с меня стекают черные потоки грязи и пыли. Я привык ходить с небольшой бородкой, но в нее настолько въелась грязь, что пришлось сбрить.

Через некоторое время приехал экскаватор, вырыл нам рвы буквой «п», развернутой на Газу. Туда мы загоняли бронетранспортеры, оттуда можно было быстро выехать. Поставили армейские палатки. При выстреле из Газы на границе с сектором никакого подлетного времени ракеты нет: есть прилет, и тогда же включается сирена. Поэтому я говорил солдатам: слышите сирену — не вставайте, никуда спрятаться не успеете. Позже нам построили бетонные укрепления.

От Беэри мы переместились к кибуцу Кфар-Аза, оттуда вели огонь до 1 января, и тогда нас в первый раз демобилизовали. Потом меня призывали еще два раза, каждый раз мы были все ближе к границе, но становилось всë безопаснее. И в случае с артиллерией — чем с более близкого расстояния стрелять, тем удобнее.

Я уверен, ни одна армия в мире не прикладывает таких усилий для того, чтобы обезопасить гражданское население. ШАБАК и военная разведка рассылают смс-уведомления об эвакуации, недавно они научились подключаться к системе экстренного оповещения палестинских операторов.

Самолеты и вертолеты сбрасывают огромное количество листовок, одну я сохранил на память. Если речь идет об эвакуации большого здания, где могут быть гражданские, из еще не эвакуированного квартала, делается «стук по крыше»: сначала сбрасывается на крышу металлическая болванка от ракеты, а потом уже здание сносят.

Мы как артиллерия тоже участвовали в эвакуации гражданского населения. Каким образом? Очень просто. Артиллерия стреляет не только осколочно-фугасными, но и осветительными и дымовыми снарядами. Мы создавали дымовую завесу. Есть квартал, который надо эвакуировать, например, на юг. Мы стреляем тремя стенками и создаем завесы на западе, востоке и севере — людям становится понятно, куда идти.

Летают беспилотники, смотрят спутники, есть определенные нормы: когда люди уходят, начинается артподготовка, потом заходят инженерные войска, бронетанковые войска и потом мотопехота.

Разумеется, есть потери среди гражданского населения, и я об этом сожалею. Несмотря на то что это гражданское население врага, мне очень жаль. Но с нашей стороны делается максимум для минимизации этого ущерба. В ХАМАС — наоборот. Я видел, как они ведут стрельбу из районов с гражданским населением.

Разрушения в Газе феноменальные. Ответственность за это лежит на ХАМАС. Газа — одно из самых заселенных мест в мире. Кто террорист, кто нет, непонятно. Только на своих видео ХАМАС в форме с зелеными ленточками на лбу, так-то они выбегают в джинсах и футболке, стреляют из РПГ, бросают его и убегают.

Целых зданий в Газе я не видел вообще: есть уничтоженные совсем, есть сильнее или слабее побитые. Мусор везде. Я был только в полностью эвакуированных районах, так что жителей Газы не видел.

В Газе я видел обычные дома. Не уровень Тель-Авива, но вполне как какая-нибудь израильская периферия. Арабский или ультраортодоксальный израильский город. Газа-сити вообще здоровенный, с небоскребами. Они утверждали, что это тюрьма под открытым небом, но у них всë было. Я был в замечательных отелях, на замечательных пляжах с желтым песком, были дороги — судя по тому, что от них осталось. В Шате, Газа-сити, Бейт-Хануне я видел нормальные, просторные квартиры.

Эмоции от происходящего в Газе у меня двойственные: с одной стороны — что мы сделали, с другой — а что еще делать? С третьей стороны — они это навсегда запомнят. И может быть, это хорошо. Это не со злости, это прагматичная мысль. У меня в дивизионе есть люди — у кого-то убили сестру. Или отца. Или дом сгорел. Или его кибуц на севере Израиля разбомбила «Хезболла», а он не успел вывезти свои вещи, потому что на юге воевал с ХАМАС.

Мне не нравится участвовать в войне, я не испытываю от этого никакого удовольствия. Безусловно, есть определенная гордость за службу в армии, я сейчас сижу в армейской футболке своего дивизиона. Но это не то, что я хочу делать. 8 октября 2023 года я должен был начать учебу в университете. Я начал — только сдаю всë после всех, не находясь на парах.

Какие эмоции вызывает Газа? Страх!

Андрей, водитель, солдат срочной службы

Я служу в поддержке боевых войск водителем. С самого начала войны нахожусь на базе в нескольких километрах от Газы. У нас когда как: бывает тихо, а иногда такой шум от взрывов, что трясутся окна и двери.

Из Газы до сих пор иногда запускают ракеты. Но газовские ракеты, как известно, сделаны на коленке, «Железный купол» сбивает абсолютное большинство из них. Если ракета явно летит в пустыню в безлюдное место, ее могут не сбивать.

В пострадавшие от нападения ХАМАС в 2023 году граничащие с Газой кибуцы постепенно возвращаются жители, хотя есть люди, которые оттуда не уезжали. Спустя четыре-пять месяцев после атаки 7 октября нас возили на место фестиваля «Нова» и в соседние населенные пункты, рассказывали, что там происходило. И уже тогда кто-то там жил.

Периодически мне надо завозить или забирать из Газы солдат. Когда подъезжаешь, слышишь артиллерию, выстрелы: чем ближе к забору, тем тревожнее, держишь ухо востро. Мою машину не обстреливали, но по знакомым водителям стреляли из минометов.

Я заезжаю на обычной машине с армейскими номерами, на такой езжу и по Израилю. Проезжаю за забор, отделяющий Газу, останавливаюсь рядом с танками и бронетранспортерами, человек пересаживается к ним, мы разъезжаемся. И также забираю их оттуда. Военные заезжают в Газу уже с оружием, каской и бронежилетом.

Вокруг только горы песка, фрагменты, наверное, бетона, раскиданные по сторонам от дороги, горы мусора, горы пыли и грязи. Оставлять здания рядом с маршрутами, по которым проезжают военные колонны, нельзя — оттуда могут стрелять. Поэтому здания у дорог снесены.

Глубже всего в Газу я заезжал несколько месяцев назад: мы привозили оборудование в Рафах для встречи Нетаньяху с солдатами боевых частей. Заехали, подключили всë, уехали. По дороге туда и обратно мне было достаточно спокойно: казалось, что ни одна вип-персона в опасное место не поедет.

В Рафахе всë в пыли. Песок, перемешанный с крошкой от кирпичей — едешь, и за тобой облака такой пыли. Приходилось прикрывать лицо, чтобы этим не дышать. Что там с дорогами, не знаю, я ездил только по бездорожью. Может быть, под слоем пыли и песка когда-то были дороги.

Много коробок домов из светлого камня, но почти все они — в труху или остались одним каркасы. Те, что сохранились, занимает ЦАХАЛ — под штабы и другие цели. Судя по развалинам — мне было интересно, я смотрел фотографии с Google-карт, — дома в Рафахе были примерно такие же, как на Западном Берегу Иордана, то есть не очень богатые. Местных жителей я не видел.

Видел в Рафахе русскоязычные граффити, в том числе аббревиатуру «ПТН ПНХ» — наверное, оставили какие-то наши бойцы, русскоязычные ребята. Также видел граффити с символикой израильских подразделений, какие-то аббревиатуры латиницей.

От высказываний о том, что с Газой делать, воздержусь, и не особо нам в армии разрешается говорить о политике. Какие эмоции вызывает Газа? Страх.